Монстр сдох - Страница 88

К оглавлению

— У меня затруднение, милый человек.

— Что такое?

— Надо эту малышню подбросить, а я не могу отлучиться. Дежурство.

Ее обворожительная, солнечная улыбка произвела на "пирожка" сильное впечатление. Но коммерция есть коммерция.

— Куда везти?

Лиза назвала адрес "Русского транзита".

— Сколько дашь?

Лиза отслюнила из кошелька две стотысячных купюры. Это больше чем достаточно, но не настолько, чтобы мужик заподозрил неладное.

— Кто там их встретит, что ли?

Лиза объяснила, что детей следует передать директору фирмы Сергею Петровичу Лихоманову или его секретарше, но для него же.

— Это не все, милый господин. Вот вам мой телефон, пожалуйста, позвоните, как доехали. Можно попозже вечером. Вас не затруднит?

— Не беспокойтесь, — улыбнулся водила. — Доставлю в целости и сохранности. Вечером — это во сколько?

— Да хоть до ночи.

— Вас понял, сажайте свой детсад.

Наташа все же устроила каприз: с неожиданной силой вцепилась в ее руку.

— Не бросайте нас, тетя Лиза, пожалуйста, не бросайте!

В негромкой мольбе было столько отчаяния, как в загробном хоре, но Лиза осталась холодна.

— Хочешь вернуться обратно, Наталья?

Девочка, задрожав, клетчатой рыбкой нырнула в салон. Сенечка солидно покашлял:

— Все в порядке, тетя Лиза, я присмотрю за малышкой.

И они уехали.

Лиза взглянула на небо: ближе к вечеру оно покрылось каким-то сизым налетом, как перед радиоактивным дождем.

Ганя Слепень встретил ее в холле. Против обыкновения был не пьянее, чем с утра.

— Тебя где носило, засранка?

— Ты мне не муж, чтобы спрашивать.

— Если бы я твоим мужем был, давно бы убил...

Он загораживал ей проход. Лиза отметила, что в морге народу поубавилось: ни голосов, ни толкотни, ни машин на улице. Похоже, действительно, отбой, надолго ли? Чтобы увериться в этом, надо повидать еще одного человека, и быстро смываться. Такое везение, как сегодня, не может длиться вечно. Оно и так затянулось. Как только обнаружат мертвую Клементину и полуживого Крайнюка, начнется вселенский хипеж. Хорошо бы успеть до этого срока. Хорошо бы вырваться отсюда с головой на плечах.

— Дай пройти, — попросила смиренно. — Потом поговорим.

— О чем говорить? Натешилась с боссом, да? А я за тебя вкалывай, да?

Пошел на нее враскачку, загребая воздух здоровенными клешнями, и Лиза, нырнув под его руку, побежала к вешалке. Там оказалась, как в ловушке, и Ганя восторженно загудел:

— Во, курочка, допрыгалась! Сейчас мы тебя на кол усадим.

Она успела бы достать пистолет, но не хотела его убивать.

— Ты что же, совсем одичал? — Лиза покосилась на керамическую вазу с мохнатым кактусом. Ганю погубила мания мужского превосходства. Он очарованно глядел, как она расстегнула кожушок и рванула ворот рубашки, открывая ослепительную, золотистую грудь.

— Давай, — пролепетала безнадежно, — давай, раз не терпится.

Заминка вышла ему боком. Лиза, жалобно улыбаясь, маня кавалера, шагнула ближе к вазе, загребла ее левой рукой и раскрутила Гане в лоб, как метательный диск. Звук получился негромкий, сочный, словно гроб опустился в могилу, но результат превзошел все ожидания. Ганя заухал, замычал, стряхивая с очумелой башки кактус вместе с черепками, словно стал жертвой землетрясения. Лиза помчалась к двери, прихватив с полу чемоданчик.

В подсобке быстро переоделась — спортивный костюм, заячья шубка, — побросала в сумку самое ценное, что хранила в морге, сверху положила пистолет. Мельком глянула в стенное зеркальце — вид взъерошенный, помятый, но просветленный. Расторопная молодуха, за которой погнались черти. Прихватила с собой кочергу — каленый железный прут с крючком на конце, страшнее оружия не бывает. На обратном пути забежала попрощаться в закуток Гриши Печенегова. Тот склонился над заветной книгой, к которой всегда обращался в минуты тягостных раздумий, — уголовный кодекс СССР сталинского периода, почти раритет.

— Ухожу, дядя Гриша, прощай! Спасибо за все.

— Чего так? Не понравилось у нас?

— Вообще-то понравилось, но Ганя проходу не дает. Боюсь я его.

— Не его ты боишься, да ладно... Завтра, кстати, получка, не забыла?

— Получи за меня, дядя Гриша.

Печенегов смотрел на нее с сожалением.

— Не прижилась, значит. Обидно. Здешний народец к тебе привык... Храни тебя Господь!

— Вас тоже, дядя Гриша, — наклонилась, поцеловала заскорузлую щеку.

Осторожно выглянула в холл, держа кочергу наготове. Ганя Слепень сидел под вешалкой, выкладывал на полу затейливый узор из черепков. Вскинул голову — всю в черно-красных разводах.

— Вижу тебя, вижу, подлюка! Подойди, не ссы. Не трону.

Лиза, проходя мимо, задержалась на чуток.

— Ганюшка, ты бы хоть умылся. Ведь на тебе лица нету.

— Зря скалишься. Шустрая, да? Всех перехитрила, да? А того не знаешь, что давно на крючке.

— О чем ты, Ганюшка?

— Чего говорить... Я по-доброму тянулся, а ты вон как — кактусом по тыкве... Что ж, погуляй малек, недолго тебе.

— Загадки твои мне непонятны, Ганечка.

— Брось кочергу, иди ближе. Чего важное скажу, не пожалеешь.

— Не верю тебе, дорогой. Сколько раз обманывал.

Вышла на улицу и прямиком, не таясь, направилась к больничному корпусу. В здание вступила с парадного подъезда, минуя "иномарки", между которыми группками по двое, по трое прохаживались отважные, горделивые парни со стриженными затылками — маленькие и большие копии Гани Слепня. Сегодня их скопилось больше, чем обычно. С десяток крытых фургонов вытянулись караваном вдоль подъездной аллеи.